– Зоркий приучен только к хозяину, – вздохнула я. – Да меня вот признал. Чужому он не дастся… Рыжий, слышишь?

– Похоже, это он, – улыбнулся он и, запрокинув голову, уставился в небо, хотя многое ли можно было различить сквозь кроны сосен? – А может, и не он, другой какой-то ястреб кружит… Видишь?

– Да, вижу. – Вглядевшись, и я высмотрела темную точку в вышине. – Если это Зоркий, то он и впрямь не теряет меня из виду.

– Погоди, попробую приманить… – Рыжий вытянул из-за пазухи уже знакомую мне свистульку, примерился и с силой дунул в нее.

На этот раз звук получился совсем иным, не как в тот раз, когда он давал о себе знать Яну и остальным. На песню жаворонка это по-прежнему не походило, а вот сойти за крик ястреба могло…

И сошло ведь! Раздался ответный клич, и вскоре Зоркий свалился с небес мне на руку (опять синяков наставил, не успела я обмотать предплечье хоть чем-нибудь!), раскрыл крылья, поймал равновесие, сложил их и замер, поглядывая по сторонам.

– Интересный у тебя манок, – сказал Маррис, придержав своего коня. Видно, слышал нашу беседу.

– Это не манок, – ответил тот, рассматривая ястреба. – Ты езжай, езжай, втроем на этой тропинке тесно.

Маррис мрачно покосился на него, но ослушаться не решился.

– Может, мы поладим, а, птица? – негромко проговорил Рыжий, глядя на Зоркого в упор. Мне показалось, смотрят они похоже – пристально, не мигая. – Командовать тобой я не смогу, да мне это и не нужно. Просто помоги немного нашей госпоже, а потом лети на все четыре стороны, куда крылья понесут. Сам ведь чуешь: неладно дело, некуда податься, заворачивает назад, хоть ты разбейся!

Зоркий протяжно крикнул и нахохлился, переступив на моей руке. Держать его, не скрою, было тяжело, весил ястреб порядочно.

– Ну же, Зоркий, – попросила я, посмотрев в круглые золотые глаза. – В память о твоем хозяине… ну? Помнишь, какого роскошного фазана ты нам добыл? Вся охота украсила шапки его перьями, кроме Саннежи – он до самого снега ходил с непокрытой головой. Ну так что ж, мне достались два самых красивых перышка…

Ястреб вдруг распахнул крылья – оперение вспыхнуло медью в лучах утреннего солнца – и тяжело перелетел на плечо Рыжего. Тот даже покачнулся в седле, не ожидал, видимо, что птица окажется настолько увесистой.

– Спасибо, друг пернатый, – серьезно сказал он, повернув голову к Зоркому. Клюв ястреба оказался в опасной близости от глаз Рыжего, но тот и не подумал отшатнуться, напротив, подставил щеку, и Зоркий неохотно потерся о нее клювом. – Спасибо… Потерпи уж. Скоро будешь свободен. Все мы будем свободны…

– О чем ты? – спросила я, когда Зоркий снова взмыл в небо.

– Ястреба успокаивал, – ответил он моими словами.

– Надо же, он пошел к тебе… Ни за что бы не поверила, если бы не увидела своими глазами!

– Не ко мне, хозяйка, – покачал головой Рыжий. – Он тебя послушал. Тебя он хорошо знает, тебя и единственного своего хозяина. Я-то ему вовсе не мил, но ты сказала – и он согласился.

– А по-моему, это ты сказал что-то такое… – прищурилась я.

– Ничего особенного, – покачал он головой и улыбнулся едва заметно. – Просто, говорю, меня ветер носит, ястреба тоже. Есть в нас что-то общее, как думаешь?

– Наверно, – кивнула я и добавила: – Он и рыжий, почти как ты. Вроде бы раньше был обычным, бурым таким, а теперь зазолотился. От возраста, что ли?

– Может, и так. Я в ловчих птицах не разбираюсь, у Деррика спроси, он-то уж точно должен знать, – посоветовал Рыжий. – Ну, едем. Отстали уже…

Море вновь показалось неожиданно: вот мы ехали узкой лощиной, свернули за утес, похожий на лошадиную голову, и оно открылось во всей красе – огромное, сверкающее, безмятежное…

– Ох ты, до чего же большая вода… – прошептала Медда, вцепившись в гриву своей лошадки и глядя на горизонт. – Конца-края не видать… И это по ней люди плавают в чужие страны?

– Не плавают, а ходят, сухопутная твоя душа, – ухмыльнулся Клешнявый и протянул руку морю, как старому знакомому. – Здравствуй, соленая водица, я уж думал, не свидимся, а все ж вернулся к тебе!

– Ну так ты тринадесятью волнами просоленный, сотней ветров просушенный, как же тебе не вернуться, – серьезно сказал Рыжий и первым спешился, подошел к линии прибоя, коснулся рукой воды. – Да, горька и солона водица, утопить кое-кого в самый раз сгодится!

На рукаве у него осталась морская пена.

– Нам вон к тому мысу, – сказал Клешнявый, приободрившись. – Да ты и сам знаешь, командир…

– Знать-то знаю, а веди лучше ты, это твоя вотчина, – серьезно ответил тот. – Тебе лесные дела не по душе, а мне морские. Не чувствую я воду, вот хоть убейся! Река, озеро – еще туда-сюда, а такая громадина…

– Боишься? – фыркнул Маррис.

– А если и так? – преспокойно сказал Рыжий. – Я человек сухопутный, всю жизнь на своих двоих или конских четырех, грести не обучен… А ты, поди-ка, высоты боишься? Скажешь, неправда?

– Опасаюсь, – сквозь зубы сказал тот.

– Ну вот. Всякий чего-то да страшится, что уж тут судить-рядить? Едем!

«А ведь Рыжий говорил, что служил на каком-то корабле», – припомнила я. Увы, возможности расспросить его пока не представлялось!

Нам пришлось снова подняться в холмы, и Клешнявый долго вел нас узкими долинами. Порой мне казалось, что мы забираем слишком уж в сторону от нужного места, но стоило присмотреться, и я поняла: шли мы по ручьям и мелким речкам, а они хоть и впадали в море, но порой петляли так, что чуть ли узлом не завязывались! Ну а напрямик бы короче не вышло: мешали обрывы и косогоры. Пешком по ним еще можно было пройти, но не с лошадьми… Тут бы паром пригодился, чтобы не делать такой крюк по берегу, но вот не построили переправу на этом мысу, что ж поделаешь!

– Вот и пришли, – сказал наконец Клешнявый, остановив наш отряд на очередном обрыве. – Вы здесь обождите, а я пешочком прогуляюсь до поселка, погляжу, все ли в порядке. Ян, пойдешь со мной?

– Пойдет, – вместо лесовика ответил Рыжий. – И давайте, поживее, не до темноты же нам тут торчать!

– До темноты – оно лучше, – заверил Клешнявый. – Спуститься тут не трудно, а дальше место открытое, так что сам понимаешь…

– Верно… Ну, тогда ждем тебя после заката, – кивнул тот, и наши спутники скрылись среди рыжих сосен.

В самом деле: не только стволы были золотисто-коричневыми, почти красными в лучах заходящего солнца, а и хвоя пожелтела и сильно осыпалась. Она, конечно, и так сыплется по осени и зимой, но не настолько, чтобы ветви сделались совсем голыми – их черные силуэты казались нарисованными на чистом, без единого облачка небе.

Ан нет, поняла я, подойдя к краю обрыва. Далеко над морем облака имелись, стелились кошачьими хвостами… кажется, так их называют моряки. Саннежи говорил, они больше похожи на ковыль в степи, но я там никогда не бывала, своими глазами не видала. Думала, когда-нибудь отправлюсь туда с ним вместе, но судьба распорядилась иначе. Саннежи ушел туда, в бескрайнее небо над морем… Помню, в тот вечер солнце вот так же садилось в редкие облака, заливая их кровавым закатным светом, горько пахло дымом, а холодный ветер нес соленые брызги… Верно, было холодно, я озябла на ветру, но мне казалось – это просто потому, что рядом больше не горит огонь Саннежи. Я думала, что уже никогда не отогреюсь…

– Ты не замерзла, хозяйка? – негромко спросил у меня за спиной Рыжий. Он подошел совсем близко, я ощущала его присутствие. – Это только кажется, что еще тепло, а просквозить может – будьте-нате. Не стой на ветру. Сырой он, морской, вот и…

– Я помню, что такое морской ветер, – улыбнулась я, но невольно обхватила себя руками за плечи.

Рыжий прав: не хватало еще простуду схватить как раз тогда, когда нужно начинать действовать! Хороша будет сопливая шонгорская тэшди – ведь под покрывалом даже нос не утрешь!

Он молча накинул на меня свою куртку и осторожно придержал за плечи, добавив:

– И так близко к краю тоже не подходи. Камни ненадежные, а лететь вниз хоть и не слишком высоко, но неприятно, шею свернуть легче легкого.