— А что, что дальше-то было? — спросила Ири.

— Тот алий, что был в услужении у дарителя и подавал принцессе венец, не смотрел на ее лицо, — негромко ответил Ирранкэ. — Он думал о плененной звезде и недоумевал — как можно сравнивать их? Он думал: мне все равно, красива принцесса или нет. Главное, я знаю, как звучит ее голос, я слышал ее смех, я знаю ее запах и чувствую — она плачет сейчас, молча, понимая, что сама приговорила себя к постылому браку. Вот они, эти холодные, как утренняя роса, капли на ее пальцах, теплых и нежных, а мне едва удалось коснуться их… впору позавидовать слезам!

— Вот прямо так и думал?

— Ири, это легенда! — вспылила я. — И вообще… алии не такие приземленные, как мы с тобой!

— Насчет второго я бы поспорил, а вообще Марион права — это легенда, и рассказываю я ее, как принято, — невозмутимо добавил он. — Но могу и не продолжать.

— Пап, дорасскажи! — запросила Ири. — Я не буду больше перебивать!

— Нет.

— Ну и не надо! — Она вздернула нос. — И так понятно, что было дальше!

— И что же? — с интересом спросил Ирранкэ.

— Принцесса вышла замуж за этого вот алия. Правда, не знаю почему, но в сказках всегда так случается, — хитро улыбнулась она.

— Ты угадала. — Он подал мне руку, помогая удержаться на склоне. — Потому что именно тот алий нашел нечто, превзошедшее и затмившее красоту принцессы.

— Ее душу? — тихо спросила я.

— Именно так. Он, понимаешь ли, — еле заметно улыбнулся Ирранкэ, — был почти слеп после ранения и не различал ее лица, а блеск звезды казался ему не ярче огонька свечи. Господин выбрал его именно поэтому: чтобы слуга не соблазнился небывалой красавицей…

— Я так и думала! — воскликнула Ири и тут же поинтересовалась: — А что стало со звездой?

— Ее отпустили, она заняла свое место на небосклоне и оберегала супругов всю их долгую жизнь.

— А тот алий так и не прозрел? — зачем-то спросила я.

— Нет.

— И правильно, — сказала вдруг Ири. — И не нужно. Все равно он не глазами видел.

— Не глазами, — согласился Ирранкэ и улыбнулся.

Глава 25

Еще две ночи мы провели на холодных камнях, не в силах найти искомое. Ири помнила, откуда пришла, могла отыскать выход наружу, но толку от этого было не много. Хоть оставляй замерзший водопад за спиной, хоть нет, мы все равно начинали кружить. Ирранкэ хотел сходить на разведку один, да мы не пустили: неизвестно, что может приключиться с нами поодиночке!

Фея, правда, не давала о себе знать, и поди пойми: то ли копит силы, то ли просто наблюдает за нами и смеется втихомолку, дескать, не найти простым смертным моего убежища, пока сама не позволю…

— Я слышу, как звучит дверь, — говорила Ири, шмыгая носом, — правда, я уже хорошо ее отличаю! Только никак не пойму, в какой она стороне!

— Эхо, — тяжело вздыхала я.

— Ага, оно самое… Я стараюсь, правда, мам!

— А ты не старайся, — сказал вдруг Ирранкэ. Мы как раз остановились передохнуть, отыскав расщелину, в которую почти не задувало. — Перестань. Ты так напряжена, что даже я чувствую, как вокруг тебя воздух дрожит. А чем больше надрываешься, тем меньше от этого толку: у тебя чутье сбивается, а струны путаются.

— Какие струны?

— Те, что звучат. Как на музыкальных инструментах. Ты ведь именно их слышишь, так ведь?

— А-а-а… кажется, поняла, — протянула она, подумав. — Если начать тренькать как попало, тогда мелодии не получится, а выйдет сплошное безобразие, кто хочешь оглохнет!

— Именно. Дай им успокоиться и перестать вибрировать, потом попробуешь снова. А я пока попытаюсь все-таки отыскать приметы… — Он потер виски. — Чтобы алий заблудился в трех скалах — не бывало такого!

— Скал тут больше трех, а ты уже не совсем алий, — сказала я справедливости ради. — Да и фея, поди, головы нам морочит!

— Нет, не похоже на то. Просто долина будто изменилась с тех пор, как я впервые сюда попал…

— Ирэ! — воскликнула я. — Конечно же, она изменилась! Ты вспомни, сколько лет прошло? Ведь не меньше десяти, верно? А тут и дождь, и снег, и ветер, и вода… Там оползень, тут камень вымыло, здесь, наоборот, песком занесло, еще где-то скала обвалилась… поищи теперь свои приметы! И ты ведь совсем с другой стороны выбирался, разве нет?

Ирранкэ коротко рассмеялся и обнял меня, прижавшись щекой к моим волосам.

— Надо же, вовсе соображение потерял! В самом деле, и за год-то долина может измениться, а за такое время… Придешь — не узнаешь, вот как я сейчас. Ладно… Попробуем просто выдерживать направление, на это-то я способен… — Он огляделся. — Не иначе, тут грозы с ливнями бушевали, оползней столько… Не помню я таких каменных завалов. Тогда тропа была торная, я ведь с конем прошел, а сейчас — только посмотри!

— Да я уж налюбовалась.

— Ты что-то загрустила, — негромко произнес он, — устала? Тогда отдохнем подольше…

Я покачала головой. Устала, конечно, но не смертельно, идти еще могу. Дело было в другом, но как сознаешься?

— Лучше скажи, что случилось, Марион, — сказал Ирранкэ, будто услышав мои мысли, — если ты ногу стерла или подвернула или недомогаешь, не надо себя мучить, потом хуже будет.

— Ничего такого. Правда, Ирэ, я сильная, на мне пахать можно… только вот для таких переходов я не приспособлена, — честно ответила я. — Я, корова неуклюжая, только задерживаю вас! Может, возьмете ключ да пойдете вперед? У нас и воды, и припасов — кот наплакал, а сколько мы еще вот так плестись будем, неизвестно…

Воцарилось молчание.

— Глупая ты женщина, — сказал наконец Ирранкэ и обнял меня еще крепче, а мне стало вдруг так тепло и спокойно, будто не выл ледяной ветер и не летел в лицо колкий снег, стоило лишь высунуться из укрытия. — Что ты придумала? Больше я тебя не оставлю. И тогда не должен был оставлять…

— Ты же не знал, что выйдет.

— Не важно. Я мог отвезти тебя к себе, но нет же — помчался на поиски, будто месяц-другой что-то решал!

— Думаешь, у тебя дома мы с ключом были бы в большей безопасности?

— Не сомневаюсь, — ответил он после паузы. — Там мой дед, там другие старшие…

— Это ты сейчас выдумываешь лишку. Сам посуди, кем бы я там была? Приживалкой? Прислугой меня бы не взяли, зазорно для тебя, верно? А ничего другого я не умею. На равных с человеком, да еще обычного происхождения, никто из ваших общаться не стал бы, даже слуги. Приветили бы, если бы ты велел, — добавила я, — но, знаешь, приятного мало, когда с тобой через губу разговаривают и принимают в гостях по необходимости. Так я и сходила бы с ума все эти годы от безделья… И кем выросла бы вот она, если вовсе появилась бы на свет?

— Принцессой, — без улыбки сказал Ирранкэ.

— Могу представить! Ее живо забрали бы у меня, чтобы обучить всему, что полагается знатной девице, так? Молчишь? Значит, я права… Нет уж, не стоит гадать, мол, если бы да кабы… Она дочка ключницы, а ключница в герцогском замке — человек не последний!

— Так это везде так. От ключа зависит, — произнес он. — Но, пожалуй, ты права. Мне куда приятнее видеть сорванца себе на уме, нежели благовоспитанную знатную девицу. И нет смысла гадать о несбывшемся, ты верно сказала. Время вспять не повернешь.

— А если можно было бы, ты бы рискнул?

— Нет, — едва заметно улыбнулся Ирранкэ. — И весточку в прошлое передавать не стал бы. Я уехал тогда, не попрощавшись, но мне показалось, так будет лучше.

— Ну и правильно, — вздохнула я. — Бабушка Берта говорила, долгие проводы — лишние слезы. Да и что ты мог сказать? Марион, это случайно получилось, прощай, больше не свидимся? Лучше уж так. Ты еще сказал, что вряд ли вернешься живым из своего путешествия.

— Но ты все равно ждала, — сказал он утвердительно, а я кивнула.

— Ждала. Сама себе не признавалась, но… Как гляну на нее, — я покосилась на Ири, задумчиво бродившую у входа в наше убежище, — так и думаю, где ты, жив ли еще…

— А раз я все время была перед глазами, то мама, считай, только о тебе и думала, — заключила Ири, мгновенно оказавшись рядом. — И ждала. Ждала-ждала, не отпирайся, мам! Бывало, сядешь и смотришь в никуда, или вон в зеркало наше, а как я спрошу, о чем ты думаешь, так сразу юлить начинаешь. О недостаче в погребах беспокоишься, ага, как же, поверила я!