Один из жеребцов покосился на него и всхрапнул — не злобно, нет, предупреждающе. Мол, помалкивай, не то как бы мы с товарищем не уронили тебя на повороте…

О, похоже, он вовсе не считал алия хозяином, он не был покорным упряжным конем, отнюдь! В темных лошадиных глазах светился разум — не человеческий, но и не звериный. И я бы сто раз подумала перед тем, как протянуть руку погладить этого красавца — откусит, чего доброго!

— Где ты их раздобыл? — шепотом спросила я.

— Купил в далеких краях, — улыбнулся он краем рта. — Иди в дом, проследи, что там и как. Я, если хозяин тебе не сказал, занял его с супругой комнаты, а кто куда будет переселяться, меня не волнует — я ему достаточно заплатил. Приходите туда, и я попробую рассказать… обо всем. Что до сплетен…

— Переживем, — серьезно сказала я. — Пойду, правда, до обеда времени всего ничего, надо Дени помочь.

— Ты больше не будешь работать на кухне, — сказал Ирранкэ, не сводя взгляда с коней. — Ни ты, ни Ири. Хозяин как-то справлялся без вас, справится и теперь.

Я промолчала бы (что толку спорить с алием?), но не выдержала все же, спросила:

— Ты не боишься? Все уже поняли, что у тебя при себе много денег, ты швыряешь их не считая…

— Думаешь, кому-нибудь придет в голову, что можно их присвоить? — улыбнулся он. — И коней тоже, за них иной богач руку отдаст! Я не боюсь, Марион. Я уже очень давно ничего не боюсь. Почти ничего. Во всяком случае, — Ирранкэ посмотрел на меня в упор, и глаза у него сейчас были черные и страшные, как заледеневший колодец, — смерть меня уж точно не страшит.

— Своя или чужая? — зачем-то уточнила я, вспомнив сказки, и он замер, а потом сказал негромко:

— В том-то и дело, что своя. И до вчерашней ночи я был уверен, что…

Ирранкэ осекся, взглянул на конюха — тот мирно подремывал на соломе, — и потянул меня наружу.

— Я жду вас, — сказал он мне на ухо, иначе не слышно было слов за воем ветра. — Не вздумай бежать, Марион, иначе дело добром не кончится.

— Я еще не свихнулась, — ответила я, хотя вот теперь-то мне и сделалось не по себе: тот ли это Ирранкэ, которого я…

Которого я вовсе не знала, если уж на то пошло! Или он — какой-нибудь прислужник Зимней королевы, соткавшийся из метели? Правда, зачем бы я ему понадобилась?

— Собственной смерти я не боюсь, как ты говоришь, — добавила я, — но всяко не потащу Ири на верную погибель! Уж, наверно, ты ей никакой обиды не учинишь?

— Клянусь, — шепнул он. — Всем, что у меня осталось, клянусь… тому, кто протянет к вам руку, я отсеку эту руку, а следом — голову. А если у него не будет ни рук, ни головы, тогда… не важно, я придумаю что-нибудь!

— Я тебя боюсь, — честно сказала я. — Прежде ты был иным.

— Так ведь сколько лет прошло…

— Разве двенадцать лет что-то значат для алия?

— Я расскажу, как было дело, — повторил он после паузы и отстранился. — Иди в дом, не мерзни.

— У гостя-то губа не дура… — пробормотала старая прачка, помогавшая нам с Ири наполнять корыто и выносить грязную воду. Ясное дело, нам пришлось ютиться за занавеской на кухне, но и ладно — там хоть тепло. — Ишь, какие, а казалось — замарашки…

— Ты красивая, мама, — серьезно сказала мне Ири, расчесывая длинные волосы. Вот было с ними мороки! Свои я укоротила, когда мы уходили из замка, — перед кем красоваться-то? — а ее косу пожалела. — Правда-правда. Как королева!

— Скажешь тоже, — улыбнулась я. — Ты вот и впрямь принцесса…

— Так у принцесс матери-то кто, разве не королевы? — ответила она совершенно серьезно.

Мы порядком исхудали за время странствий, но мне вещи просто сделались велики, а Ири из них еще и повыросла. Хорошо еще, шили мы с припуском, можно было отпустить подол и рукава. Бока расставлять не требовалось — она была тонкая и гибкая, как ивовая ветка, герцогские дочки завидовали такой фигуре… Алийки тоже были стройнехоньки, помнила я и радовалась, глупая, что от отца Ири достались красота и стать. Окажись она похожа на меня, может, Алиш и не засмотрелся бы на нее — мало ли вокруг других девочек? И жили бы мы спокойно… Да что толку гадать! Вылупившегося цыпленка обратно в яйцо не засунешь, бывало, говаривала бабушка.

В хозяйских комнатах, которые занял Ирранкэ, было хорошо натоплено. И, похоже, слуги долго скребли полы и перетряхивали постели — пахло еще не просохшим деревом, свежим вымороженным и выглаженным бельем, снегом, немного — дымом очага и свечным воском. Неужто алий стал бы коротать время в свете коптящей сальной свечи или лучины? Вот бедный хозяин, похоже, и выпотрошил все свои запасы!

— Не тесно будет? — спросил Ирранкэ, впустив нас, и я огляделась.

Должно быть, в большей комнате обычно размещались хозяин с супругой (она скончалась позапрошлым летом), а в смежной, поменьше — маленькие дети, а то и кормилица. Дети давно уже выросли, а комнатка превратилась в подобие кладовки, но сейчас никакого хлама там не было, остался только огромный сундук, размером с целую кровать, покрытый периной.

— Я подумал, втроем на кровати будет тесно, так что уж умещусь, — кивнул на него Ирранкэ.

— У тебя ноги свисать будут, — непосредственно сказала Ири, посмотрев снизу вверх — она и до плеча отцу макушкой не доставала. — Лучше я тут буду.

Я хотела было возразить, но осеклась: что, если Ирранкэ хочет поговорить со мной о ключе? Я ничего не рассказывала Ири об этой штуковине, так, может, и не нужно? Конечно, она и подслушать может, хлипкая дверь — не преграда, но все же…

— У меня никогда не было своей комнаты, — добавила Ири, пригладив мягкий мех. — Хоть пойму, как это?

Что верно, то верно, вторую кровать в нашей комнатушке впихнуть было некуда, мы с дочерью и спали вдвоем, как когда-то я с бабушкой.

— А еще, — добавила она, — вы меня чуть не задавили ночью!

— То есть?

— То и есть обнялись так, что я едва не задохнулась, еле-еле выползла! Даже маму разбудить не могла, а ведь она на каждый шорох просыпается… Но тут спала, как заколдованная, — улыбнулась она, а я, хоть убей, не могла припомнить, что вообще происходило прошлой ночью.

— До вечера еще далеко, — сказал Ирранкэ после паузы. — Присядем?

Я села на край кровати, Ири свернулась клубочком в изножье, а сам он устроился на шатком табурете возле окна, пояснив:

— Душно. Не могу в духоте. Так-то бы рамы выставил, да боюсь вас простудить.

— Я тоже не люблю, когда дышать нечем, — сказала Ири. — На чердаке хоть из щелей поддувало, а тут вообще… как на кухне, даже хуже, там хоть какая-никакая тяга есть, а то бы все угорели!

— Правда, хотя бы ставни открой, пускай протянет немного, — кивнула я. — Не такой снаружи мороз, а мы уже обсохли. Укутаемся как следует, уж не просквозит.

— Да, мы в лесу под снегом ночевали, не замерзли! — вставила Ири. — Ой… а где наши вещи?

— В той комнате, — кивнул Ирранкэ. — Я приказал принести. В углу.

Ири переменилась в лице, спрыгнула с кровати и бросилась туда, зашуршала чем-то, а потом я услышала вздох облегчения.

— Что у нее там? — шепотом спросил он.

Я только плечами пожала: кто знает, какие девчачьи сокровища могла прихватить с собой своевольная дочь?

Пока Ири копошилась в пожитках, я молча смотрела на ее отца. Он изменился, и очень сильно, но я не могла понять, в чем именно. Лицо то же самое, и шрам его почти не портил, глаза, так напугавшие меня недавно, все те же… Сейчас в них отражались огоньки свечей: казалось, будто это закатная или лунная дорожка пляшет на темных волнах. А потом Ирранкэ чуть повернулся, и я вдруг увидела…

Когда-то у него были пепельно-русые волосы, густые, гладкие и прохладные на ощупь, я прекрасно помнила это — пряди скользили между пальцами, как текучая вода, совсем не путаясь… У Ири точно такие же, я ей завидовала: пока я косу расчешу, она свою трижды переплести успеет, хотя у нее волосы и длиннее!

Сейчас Ирранкэ был сед как лунь, и это настолько не вязалось с его молодым лицом… Я не находила слов.