– До свадьбы заживет, – огрызнулась я, плеснув на пострадавший палец жгучего настоя и зашипев: это зелье настаивают на семижды семи травах, скорлупе горного ореха, яде змеи-землеройки и тому подобном. Жжет оно хуже огня, на язык лучше не пробовать, если жизнь дорога (а горномогучие его пьют, правда, понемножку), зато раны очищает лучше некуда. – Сам-то как?

– Жить буду, – сквозь зубы ответил Кайхо. Ему пришлось похуже: такая дырка в шкуре – это не порез.

– А перевязать нечем, – сказала я, снова порывшись в его вещах. – Что ж ты так оплошал?

Вместо ответа он выругался, даже не подумав извиниться, и предложил отрезать подол рубахи на повязку. Или так оставить, само заживет.

Кромсать одежду мне не хотелось, к тому же я вспомнила о подарке Мадиты… Жаль было марать ее вышивку кровью и жгучим настоем, но что поделаешь? Может, еще отстирается, а нет – я эти знаки хорошо запомнила.

– Твое рукоделие, да, нет? – заметил Кайхо. – Кривенькое… А я-то хотел тебя попросить рукав зашить.

Честное слово, мне захотелось огреть его поленом! Не был бы ранен – точно получил бы поперек хребта.

– На твоем рукаве не узоры вышивать, это раз, – ответила я и затянула узел так, что Кайхо ойкнул, – а два – ты левша. Левая рука у тебя цела-невредима, вот сам и зашивай. А если не умеешь… Что смеешься?

– А ты сердишься очень забавно, – заявил он и по-двигал плечом. – Сойдет. Впрямь, лучше сам зашью, а ты за костром пока последи. И вон там, у тебя за спиной, кое-какие припасы, доставай. Перекусить не помешает. Не знаю, как у тебя, а у меня со вчерашнего вечера во рту ничего не было.

– Язык у тебя там был, – не удержалась я, – болтливый причем!

– Ну так что мне, жевать его, что ли?

– Прикусить не помешало бы… Кайхо, ты никак тут зимовать собирался?

– Нет, но откуда мне знать, сколько придется тут торчать? – немного невнятно ответил он, через голову стаскивая сперва шерстяную безрукавку плотной вязки, а потом рубаху.

– Не замерз? – участливо спросила я, взглянув на знакомый орнамент. Теперь можно и родовое имя не спрашивать, и так понятно!

– В самый раз, – ответил Кайхо, отыскал иголку с ниткой, примерился и начал шить крупными стежками. – Ночью сильно холодает.

Холодает, как же… Любой равнинный, разденься он по пояс в этой стылой пещере (костерок ее еще не нагрел, куда ему!), мгновенно бы посинел, покрылся гусиной кожей, и у него зуб на зуб не попадал бы от озноба! А Кайхо сидит себе, будто на солнечном пригреве… Кстати, о солнце – он был загорелым дочерна: наверняка все лето носился по горам если не в чем мать родила, так в одних штанах. Ох и позавидовала же я ему…

– А почему запасной одежды не взял? Эту можно было бы на повязки пустить.

– Взял. На тебя. Вон там она, переоденься, кстати. – Он уже натянул зашитую рубаху с безрукавкой и принялся за полушубок. – Сейчас, дошью и выйду.

Что и говорить, сменить одежду не мешало, а мои-то пожитки на седле у Серебряного остались.

– Еще не хватало тебя стесняться, – фыркнула я, но спиной все-таки повернулась. За пазухой у меня были спрятаны маски, нечего ими светить. – А как ты с размером угадал?

– Чутконосых расспросил, как еще-то? Ну, чуть с запасом взял, велико – не мало. А они сказали, что ты долговязая, вряд ли намного ниже меня, только в плечах уже, ясное дело, след на треть меньше и тощая, – отозвался Кайхо. – Да, и правда тощая. Тебя не кормили, что ли?

Сапог я бросила не глядя, на звук, и, судя по звуку же, попала.

– Мимо, – сообщил он. – В стену угодила, на два пальца правее от моей головы. Не так уж плохо для той, кто полжизни на равнине провел!

То ли я совсем отвыкла от людей гор (Аридор Раве не в счет, он все же в предгорьях вырос), то ли Кайхо даже для местного уроженца был… скажем так, выдающимся болтуном. А может, это у него испуг словами выходил? Отец говорил, такое бывает: если кто-то сильно напугался, то начинает нести околесицу, шутить по-дурацки, вроде как показывает, что вовсе ему и не было страшно. Если так, то пусть его языком мелет, переживу. Но вот если он всегда таков…

– Страшно было? – спросил Кайхо, словно подслушав мои мысли.

– Не успела понять.

– А что кислая такая?

Он оделся наконец, щедро подбросил хвороста в костер и уселся напротив меня, поджав ноги. Я совсем разучилась сидеть так подолгу, а жаль, удобно.

– От голода, да, нет? Так ешь, не стесняйся, тут с запасом!

Я вспомнила, как матушка говорила, что на молодых парней еды не напасешься, они вечно голоднее чутконосых в лютую зиму, окинула Кайхо взглядом – вот он был не тощим, а поджарым, тоже как чутконосый, – и вздохнула. Ясное дело, бо́льшую часть провизии уничтожит он, и хорошо, что запас такой… гм… солидный.

– Ты, может, все-таки назовешься по-человечески? – напомнила я.

– Зачем? – удивился он с набитым ртом. – Ты будто не видела, какой у меня узор на одежде.

– Может, тебе эту безрукавку подарил кто-то или ты с другом поменялся.

– Да конечно… Ну хорошо, если тебе так хочется, то я – Кайхо Завиор, – сказал он и добавил, подумав: – Еще меня называют Кайхо-Насмешник.

– Из-за длинного языка?

– А? Нет, не поэтому.

– Мое имя ты знаешь, – вздохнула я. – Кайхо… а ты маску-то, может, снимешь? Тут ветра нет.

В самом деле, меховую шапку он сбросил, а суконную маску оставил, только снизу немного отгибал материю, чтобы сунуть в рот еще кусок.

– Лучше оставлю, – буркнул он.

– Знаешь, я бы не отказалась увидеть лицо того, кто меня выручил.

– Обойдешься, – совсем уж грубо ответил Кайхо. – Я не картина, чтоб меня рассматривать.

Что-то тут было неладно, но я решила не настаивать. Не хочет – пусть его.

– Откуда вы взялись-то? – спросила я. – То есть не так: откуда взялись, понятно, но почему пришли только теперь?

– Потому, что еле успели, – сказал Кайхо, явно радуясь смене темы. – Сперва возле замка Раве заварушку устроили, потому что нельзя в тылу чужой отряд оставлять, потом шли за тобой тайной тропой. Но не всю дорогу: вы-то прямо на перевале вышли, а я решил, что нам надо поверху пройти. Наши быстроногие на ровной дороге совсем не так хороши, как на склонах, это раз. А два – нас маловато все-таки, так что глупо было не использовать преимущество!

– Ясно… Так, значит, предводитель – ты?

– Я.

– А… старшие? – осторожно спросила я.

– Старшие… – Кайхо помолчал. – Нет, они не струсили. Того, кто моего отца трусом назовет, я первый зарежу, но…

– Им тоже посулили расправу, если станут мне помогать? Как Аридору? – предположила я, вспомнив свои рассуждения.

– Он тебе проговорился?

– Сама догадалась.

– Верно догадалась. Что стало с Сайтором, все помнят. И это не трусость, это… – Он умолк.

– Я понимаю, – сказала я, помолчав. – И лучше уж поступить так, чем как Аридор. Это хотя бы честно.

– Конечно, честно, своя-то рубашка ближе к телу! – гневно фыркнул Кайхо, но тут же сник. – Но понять их я могу. Ты то ли вернулась, то ли нет, да настоящая ли ты – поди знай… А свои все – вот они, рядышком, и гореть будете вместе, если ослушаетесь!

– И если предатель найдется, – вставила я словечко в его горячую речь.

– То есть?

Я объяснила вкратце, и Кайхо надолго задумался, потом сказал:

– А всегда такой отыщется. Народу в замках много, кого-нибудь ведьма непременно сумеет зацепить! А у нас защита вовсе не такая мощная, как на Сайторе была. Есть свои штучки, конечно, но… их маловато будет. И они против обычных людей придуманы, а не против ведьмы!

– Да хватит тебе оправдываться, – вздохнула я. – Скажи лучше, почему ты с таким отрядом – из штольни по камешку…

– А… – почему-то смутился Кайхо. – Ну так когда чутконосые запели, я первым дернулся, мол, надо скорее людей собирать, но отец меня живо приземлил. И объяснил, что к чему и почему сидеть надо тихо.

– Но ты не послушался, конечно?

– Конечно. Я же видел, как он в сторону перевала косится. И что матушка ключи от кладовых на видном месте позабыла, тоже заметил. Ну и… взял с собой тех, кто не забоялся, позвал быстроногих, да и утек.