— И тут чую, — вдохновенно вещал Ламберт, — кошка о ноги мои трется. Хорошая такая кошка, с буквой «М» на лбу, счастливая, значит… И говорит: пойдем со мной, мил человек, провожу, а то заблудишься с непривычки. Больно уж вы, люди, глупые.

— Кошка говорит? — с глупым видом уточнил мужчина с пышными бакенбардами.

— Ну да! Я сам удивился, мистер, не бывает же такого, чтобы звери человеческим голосом разговаривали! — ответил Ламберт. — И тут до меня, значит, дошло — я ж помер! Потому и кошку понимаю… И так мне страшно стало, я давай обратно в свое тело укладываться — а не лезу!

— Вот почему его судороги били, — со знанием дела воскликнула худая женщина в митенках. — Бедолага…

— Ага, тетенька, перепугался я — не приведи боже! — подтвердил Ламберт и утер нос грязной рукой. — А кошка мне говорит: зря стараешься, после бабкиной отравы никто еще живым не уходил, вот и мне не подфартило. А я, говорит, столько лет у нее жила, мышей ловила…

— Что-о?! — взвыла мисс Тертли. — Это мистер Кин ее сглазил!

— Не знаю я, кто такой мистер Кин, — бодро соврал Ламберт, — а только кошка сказала: я, мол, видела, как старуха что-то в похлебку сыпала. И позавчера видела, и раньше, да не смекнула, соображения кошачьего не хватило. Полизала разлитой похлебки, да и околела. Тоже, говорит, живот болел и в глазах темнело…

— Неправда! — заголосила мисс Тертли. — Инспектор! Что ж вы слушаете, как меня, честную женщину, какой-то проходимец прилюдно поносит? Арестуйте его немедленно!

Пинкерсон посуровел — вообще-то, она была права. Спектакль наш пошел не по сценарию, и пора было сматывать удочки.

— А еще кошка сказала, что я седьмой, всех вместе и проводит, — добавил Ламберт, когда Пинкерсон деликатно завернул ему руку за спину, — но я не успел спросить, что это значит, потому что этот вот мистер ко мне полез… к мертвому! Я так разозлился, что — хоп! — и впрыгнул в свое тело. А оно даже еще остыть не успело!

— Повезло парню… — покачал головой точильщик. — Чудеса прямо.

— Чудеса, не чудеса, — проворчал Пинкерсон, застегивая наручники на Ламберте, — а проверить надо. Постой-ка тут, парень, да не вздумай бежать, ясно?

С этими словами он подобрал миску. Уронил ее Ламберт удачно — на дне осталось еще предостаточно гущи. Жижа, как я понял, отправилась куда-то в недра многослойного тряпья.

— Отправлю в Лондон, в лабораторию, — сказал инспектор. — Пускай узнают, что там. Это для вашего же блага, мисс Тертли! — повысил он голос, видя, что старушка хочет возразить. — Вам же не нужны гнусные сплетни? Кто-то ведь может и поверить этому бродяге.

— Да, уж больно он складно рассказывает, — подтвердил точильщик. — Будто и впрямь там побывал и с кошкой разговаривал.

— Мяу, — подтвердила кошка, и все дружно обернулись.

Посреди тротуара сидела серо-полосатая кошка. На лбу у нее полоски складывались в отчетливо различимую букву «М».

Убедившись, что все мы хорошо ее разглядели, кошка уверенно направилась к мисс Тертли, а та вдруг попятилась, отмахиваясь от нее обеими руками:

— Сгинь! Сгинь, пропади! Ты же сдохла! Сдохла!

— У кошек девять жизней, — замогильным голосом произнес я, решив, что мое выступление этот спектакль уже не испортит. — Это все знают, но не всем известно, что не каждой кошке позволено продолжить прежнюю земную жизнь…

— О чем это вы, мистер? — с интересом спросила Ханна.

— Эта кошка заслужила возвращение, — серьезно сказал я, — тем, что позаботилась о душах умерших бродяг. Проводила их туда, откуда нет возврата. Они умерли без покаяния и причастия, в одиночестве, в страшных мучениях, на лютом морозе, не в силах даже позвать на помощь… разве эти люди заслужили такой смерти?

С лютым морозом я переборщил, каюсь, но на общем фоне это такие мелочи!

— Да разве ж это люди?! — завизжала вдруг мисс Тертли, брызгая слюной. — Висельники, все как есть висельники! Грязные, вшивые, вонючие пьяницы и развратники! Каторжники! Посмотрите на него, — она ткнула скрюченным пальцем в Ламберта, — разве это человек? Он хуже животного, хуже моей Эбби!

Кошка, вылизывавшая лапку, посмотрела на нее с недоумением.

— Когда видишь на белом снегу этакую пакость, так и хочется раздавить гадину, чтобы не было больше этой грязи! Чтобы не ходили, не дышали одним с тобой воздухом, чтобы… чтобы сдохли поскорее! А если не торопятся, так можно и помочь… — выдала наконец мисс Тертли и замолкла, тяжело дыша.

Молчали и столпившиеся люди.

— Мистер Кин, — нарушил тишину Пинкерсон, — как вы догадались?..

— Догадки в таком деле не подмога, — зловеще произнес я. — Вы сами знаете, что никаких улик не было. Но интуиция… о, интуиция подсказала мне, что дело нечисто, а дух кошки лишь убедил в этом. Но я все еще колебался, не в силах поверить…

— И что вы сделали? — любопытно спросил Фил.

— Я совершил то, что должен был сделать уже давно, — сурово произнес я и заложил руку за отворот пальто. — Я посоветовался со своим внутренним кактусом и убедился, что за убийствами стоит… мисс Тертли!

С этими словами я указал на нее обличающим жестом. На руке моей красовался сеньор Кактус, старательно сшитый Мэри. У него были блестящие черные глазки-пуговицы, сурово сдвинутые щетинистые брови, лихо закрученные усы из той же щетины, кожаная портупея, преизрядно иголок и замечательное красное сомбреро.

Эффект был велик: мисс Тертли взвизгнула не своим голосом и с неожиданной для такого возраста прытью отскочила назад.

— Что, правда глаза колет? — поинтересовалась из-под моего локтя Оскар.

— Мисс Тертли, — откашлявшись, произнес Пинкерсон. — Следует ли понимать ваши слова, как признание в покушении на убийство этого человека?

— Я… я… да что вы, конечно же, нет… — забормотала она, дико оглядываясь. — Я просто сказала, что думала… Разве кто-то любит бродяг? От них одни беды, ходят, воруют, пристают к женщинам… убить могут…. Разве плохо, если их станет меньше? Если… если кто-нибудь из них просто приляжет отдохнуть… и не проснется? Заснет и не проснется… тихо и мирно… И никто не узнает… Всем же станет лучше, правда?

— Я полагаю, этот разговор лучше продолжить в участке, — после паузы произнес Пинкерсон. — Мне нужно, чтобы двое человек отправились со мной. Вы всё слышали, верно?

— Я могу, мистер, — вызвался точильщик, — все равно пока работы нет.

— И я, — добавила женщина в полосатой шали. — Поди ж ты… А я удивлялась, с чего это вдруг Тертли в благотворительность ударилась, если сама с хлеба на воду перебивается?

— Мы тоже можем пойти, — предложил мужчина с бакенбардами, а его спутница кивнула.

— Хорошо, — сдался Пинкерсон, поняв, что отделаться от очевидцев не удастся. — Гм… мистер Кин, вас не затруднит присмотреть за этим молодым человеком. А то как бы не удрал…

— Он же в наручниках, — напомнил я.

— Ну так я сниму, — прошипел Пинкерсон.

— Я сам сниму, они мне велики, — таким же шепотом ответил Ламберт и сунул ему наручники, а громко добавил: — Никуда я не побегу, зачем мне? В участке тепло, чего ж не посидеть маленько, пока суд да дело?

И тут представил, что скажет суперинтендант Таусенд, услышав о деле отравительницы, раскрытом благодаря дохлой кошке, моей фантазии и актерским талантам Ламберта… Лучше бы не представлял, право слово!

Кстати о талантах…

— Ламберт, пс-с-ст, — шепнул я ему на ухо.

— Что?

— Ус… — прошипел я едва слышно. — Отклеился…

Он вытаращил глаза и закрыл лицо обеими руками. Н-да, должно быть, мыльная пена виновата. Или старательный Пинкерсон. Или клей скверный попался, на морозе не держит. Но вроде бы никто ничего не заметил, и на том спасибо!

Я оглянулся: кошке наскучило сидеть на тротуаре, она вспрыгнула на ограду и смотрела нам вслед.

— Интересно, — вслух подумал я, — это та самая кошка или нет?

— Мяу, — насмешливо ответила она.

И понимай, как хочешь: то ли «мало ли похожих кошек в Блумтауне», то ли «у нас девять жизней, забыл?». Ну правда, может, она съела совсем мало, глубоко уснула — а мисс Тертли явно использовала снотворное, а не яд, — а потом очнулась и вернулась домой. Какая, в самом деле, разница?